Пока в Латвии лишь идут разговоры о создании ассоциации финансовых инвесторов, в Литве такая работает уже три года – причем ребята, 7 человек, начинали на чистом энтузиазме. А сегодня, если нужно получить мнение миноритарных акционеров по биржевым вопросам – литовское ТВ, радио и пресса идет сразу к ним. На что они живут? Чего удается добиваться – и чего не удается? Какие были сложности? Портал Naudaslietas созвонился с Витаутасом Плункснисом, председателем правления Investuotoju asociacija и, кстати, инвест-менеджером финансовой компании Invalda. Может, кому-то в Латвии пригодится для перенятия опыта…
— Как вы пришли к идее организовать ассоциацию – сами были трейдером, или по другим причинам?
— Ассоциацию мы решили учредить в 2009 году, и нас было семеро инициаторов. У всех были разные мотивы. Кто-то был трейдером, и зарабатывал на этом. Я тоже инвестировал в акции, но в начале карьеры меня больше волновало, что не все предприятия делают так, чтобы все акционеры были бы равны. Миноритарии часто дискриминируются, и в Литве, и вообще в регионе Восточной Европы.
— То есть у вас был скорее альтруистический интерес?
— Как один из вариантов интереса – да. Другой вариант: все инвесторы хотят общаться. И нам было интересно создать организацию, которая бы имела формальный статус, и могла пригласить к себе руководителя какого-нибудь биржевого предприятия – или самим съездить в гости, и посмотреть, как и что там развивается.
Если ты просто маленький инвестор, и начнешь контактировать с руководством – наверное, с тобой никто не встретится. А в случае ассоциации все понимают, что это много людей. И те предприятия, которым важно, чтобы их акции стоили дорого, раз в год встречаются и рассказывают, как у них дела.
— Наверное, у некоторых ваших организаторов был и материальный интерес в виде купленных акций, которые в случае давления на главного акционера могли вырасти в цене?
— Не скажу, чтобы такой интерес был особо выраженным – ты ведь не знаешь, какой портфель у твоих коллег, и еще не знаешь, какое предприятие когда и что сделает. Когда организация только начинала свою деятельность, конкретных инициатив – что надо поменять, или куда обращаться – не было.
Мы сразу придумали, что у нас будут три основные сферы деятельности. Первая – организация мероприятий для членов ассоциации: встречи с аналитиками, с менеджментом предприятий, дискуссии про финансовые рынки. Вторая – используя пиар, обратить внимание на случаи, когда кто-то что-то делает плохо. Если миноритариям предлагается какое-то решение, которое для них неприемлемо – распространяем пресс-релиз. И были случаи, когда такие решения отменялись даже просто из-за критического отношения ассоциации. Третья сфера деятельности – когда критика не помогает. Тогда остается обращаться в суд или к регулятору.
— Конкретные примеры последнего были?
— Первый такой большой опыт был, когда российский «Еврохим» решил сделать сквиз-аут с Lifosa: мы сумели собрать 160 акционеров Lifosa, и эти люди скинулись по литу с каждой своей акции, и вместе финансировали все расходы по судебному процессу. Он кончился успешно – договорились мирно. И все миноритарии получили на 2 миллиона евро больше, чем по первоначальному предложению «Еврохим». При этом всего миноритариево было около двух тысяч, а финансировали процесс 160 человек. Премию же получили все. А если бы не было ассоциации – наверное, ничего бы не было. Потому что сам суд стоил около 100 тысяч евро. Для простого физического лица – большая сумма: если у тебя акций на 10 тысяч евро — не потянешь.
— Получается, если 160 человек собрали 100 тысяч евро – это с каждого примерно 650 евро. Тоже немало.
— Да, но система была пропорциональная: с каждой акции – по литу. Если у тебя 100 акций – платишь 100 литов. 10 тысяч акций – 10 тысяч литов. Так что это не было таким уж большим бременем.
— Насколько легко было убедить миноритариев собрать эти деньги? Ведь всегда есть проблема «бесплатных пассажиров», которые в случае успеха разделят результат со всеми…
— (усмешка) Многие из акционеров так и решили, и к нам присоединились только 160 человек. Эти активных инвесторов не было сложно убедить. Они понимали: если не будет такой инициативы хотя бы от наиболее активной части трейдеров – результата вообще не будет. Сложность была в другом: эти 160 человек в течение процесса задают вопросы, им что-то неясно. Коммуникация с такой группой – это работа. Каждый день получаешь какие-то вопросы, нужно писать по е-мейлу, объяснять нюансы. И даже когда подписали конечный договор – не все были довольны. Потому что если ты не следишь за процессом, может показаться, что цена слишком маленькая, что надо еще денег потребовать.
— Вы говорите, коммуникации – это работа. Вы считаете, руководство ассоциации должно получать зарплату, или вести дела на общественных началах?
— Когда это начинается – лучше все делать на общественных началах. Если сразу начинаешь думать про какую-то коммерцию – много для общего интереса ты не сделаешь. Если за каждый шаг будешь просить деньги – чем ты тогда отличаешься от адвокатской конторы?
— И через сколько лет вы решили платить своим работникам зарплату?
— (смеется) Ничего мы еще не решили. Сейчас в ассоциации за зарплату работают только три человека, да и то формально: это директор – и это не я, а еще ассистент директора и бухгалтер. Но они получают порядка 100 евро в месяц каждый. Это не зарплата, а просто чтобы оплатить их текущие расходы.
— Какие еще у вас были успехи?
— Второй процесс мы начали в конце прошлого года после банкротства Snoras. Собрали две группы инвесторов. Одна – те, которые покупали акции, но которые не зарегистрировались, и в законе написано, что эти деньги банк может использовать, когда в регистре меняется устав и увеличивается капитал. Там более 500 человек таких инвесторов. Вторая группа – те, кто в ноябре покупали облигации Snoras, которые должны были выпускаться в декабре, когда банк уже обанкротился. В итоге облигаций нет, и мы считаем, что эти деньги – простой депозит, и на них относится система страхования депозитов. Там еще около ста человек.
— Кто оплачивал эту работу ассоциации?
— Когда мы собрали эти две группы, начали думать: наверное, тем, кто активно работает по этой теме, надо что-то платить. Потому что ты можешь полдня отвечать на звонки и мейлы. Но каких-то конкретных решений еще не приняли. Все работают за идею.
— Наверняка есть случаи, когда представители ассоциации решают в том числе свои проблемы – и получают если не зарплату, то выгоду от положительного решения своего случая…
— Ну, можно так сказать (улыбается). Но, например, у меня со Snoras не было никаких отношений. В Lifosa у меня были акции всего на несколько тысяч литов, маленькая позиция. То есть теоретически вы вроде правы, но у нас каждый работник ассоциации должен декларировать своим коллегам свои интересы, и не просто решать лишь свои проблемы, а принимать решения, правильные для всех миноритариев.
— Сколько в вашей ассоциации членов сегодня?
— Более 600.
— Живете на членские взносы?
— Членский взнос – 100 литов в год, 20 латов на ваши деньги.
— Какие расходы вы из этих денег оплачиваете?
— Веб-сайт, хостинг, зарплаты директору, ассистенту, бухгалтеру. Еще некоторые мероприятия – например, устраивали Рождество: какие-то напитки купили. Сейчас доходов больше, чем расходов. А в начале учредители платили членские взносы сразу за несколько лет вперед, чтобы были какие-то деньги для старта.
— То есть членские взносы идут на стационарные расходы, а конкретные инициативы и разбирательства с конкретными компаниями оплачивают те, кто заинтересован в результате – их миноритарии…
— Да, но таких конкретных случаев пока было только два. И сейчас благодаря членским взносам накопились деньги, на которые можно что-то сделать. Если будет какая-то ситуация, когда публичный интерес есть, но никто не хочет ничего делать — можно будет думать о том, чтобы ассоциация взяла на себя финансирование. Но вообще стараемся делать так: если у кого-то есть проблемы, собирается группа таких миноритариев – они платят по 1-2% от стоимости своего «проблемного» биржевого актива. И из этих средств финансируются расходы конкретного кейса.
— Были ли у вас еще какие-то доходы?
— Каких-то коммерческих доходов не было. И такого, что какое-то предприятие давало нам денег – тоже нет. В принципе, на ежедневные расходы хватает. И я не вижу причин, зачем ассоциации владеть большими суммами или искать варианты заработка – тогда это была бы уже коммерческая деятельность. Тогда нужно это делать, как бизнес.
— А мысли делать бизнес не было…
— Не знаю. Наверное, совмещать это с общественной деятельностью было бы трудно.
— Вы сами работаете в Invalda, которая инвестирует в том числе в литовские биржевые компании. Не бывало такого, чтобы ваша активность в ассоциации мешала на работе?
— Ну как сказать… Тут, конечно, возможен конфликт интересов. Но Invalda сама старается быть открытой компанией, и все, что делается – декларировать публично и объяснять. Так что руководство на мою общественную деятельность смотрит либерально.
— Эмитенты в случае вашей активности не пытались давить на вас через работодателя?
— Нет. И какая в этом была бы логика – мы ведь не занимаемся пустой критикой, ничего не выдумываем. Если есть критика – значит, не без повода. И крупные акционеры, которые поступают плохо со своими миноритариями – они тоже понимают, что поступают плохо.
— Насколько часто такие крупные акционеры перестают «поступать плохо» из-за нежелания портить себе репутацию из-за вашей активности в публичном пространстве?
— Возьмем самые популярные проблемы. Это сделки предприятия, связанные с крупным акционером, контролирующим бизнес. Или, например, распределение прибыли через премии себе и менеджменту, тогда как всем остальным дивидендов платят мало. В таких случаях факт уже есть, ты его не можешь изменить – только реагировать. И тут что-то изменить быстро – трудно. Да и критика действует не на всех. Для некоторых маленькая цена акций на бирже – даже выгодна, потому что главный акционер может сам задешево докупать акции на рынке.
— И в этом случае вы ничего не добиваетесь…
— Если все сделано как бы легально, и не противоречит законам – мы можем только показать пальцем, что такая-то компания поступает со своими миноритариями плохо. Но реально повлиять в таких случаях трудно. Если у главного акционера есть контроль, и нет планов повышать стоимость своих акций – ему как бы все равно. Думаю, с контролем ситуация в Литве и Латвии примерно та же: в большинстве компаний есть явный контролирующий акционер, и все понимают, что в конечном счете решения принимает он.
— В названных вами случаях с Lifosa и Snoras вы считаете, что регулятор без вмешательства ассоциации не защитил бы права миноритариев?
— С Lifosa было так: по законодательству, тот, кто делает сквиз-аут, должен согласовать свою цену с регулятором. Они эту цену согласовали, и предъявили независимую оценку акций. Но мы в той оценке нашли ошибки. А регулятор ту цену утвердил. Пришлось обращаться в суд, заказывать новую оценку, и в финале цена повысилась на 15%. Так что если бы не наши действия, регулятор бы все утвердил и на этом дело закончилось.
— Регулятор был некомпетентен, или просто формально отнесся к делу?
— Ну, в том случае «Еврохим» сперва начал предлагать цену с еще более низкого уровня. И регулятор ее сперва поднял примерно на 20%. Не было такого, что регулятор просто подписал то, что ему занесли на подпись. Они тоже находили ошибки. Но их нужно понять: в Литве аудит – это лицензированный вид деятельности, и если такой документ приносят за подписью аудиторов – трудно спорить.
— Считается, что трейдинг – бизнес одиночек, где каждый всегда готов продать общие интересы ради своих. Например, если 100 миноритариев поднимают шум на предприятии Х – главному акционеру бывает проще договориться с самыми активными и выкупить их акции в частном порядке, а остальные сами сникнут. Вы в ассоциации такое не наблюдали?
— Таких проблем пока не было. Сам факт, что ведение конкретного дела на себя берет ассоциация, уменьшает риски. Потому что в ассоциации не один человек решает, что и как делать.
— На ваш взгляд, за три года работы ситуация с миноритарными акционерами в Литве улучшилась?
— Думаю, да. То, что мы делаем, заметила и биржа – вначале этого года на традиционном мероприятии Baltic Award они вручили нам специальный приз: за то, что развиваем рынок капитала. С другой стороны, бывает, помогаем и самим эмитентам. Например, предприятие хочет сделать презентацию, и начинает думать, как собрать миноритариев – и тут мы можем помочь.
— Оглядываясь на три года назад, можете вспомнить какие-то ошибки?
— Очень явных, пожалуй, не было. Но было очень трудно, когда число членов резко выросло со 100 до 600 человек. Сперва росли медленно – в месяц приходило по 9-10 новых людей, и мы как-то справлялись. Но уже после банкротства Snoras мы поняли, что работа с большим числом людей только «на энтузиазме» — не лучший вариант. Никто не хочет делать много не очень интересной работы.
— Думаете, в долгосрочной перспективе можно делать эту работу «за идею» или даже за 100 евро в месяц, или придется платить нормально?
— Думаю, в будущем будем платить по конкретным проектам. Если есть конкретное дело, где много работы, которую кто-то выполняет – за это нужно будет платить. Но если просто платить зарплаты каждому на постоянной основе – это очень трудно, членских взносов не хватит. Тогда надо думать, как зарабатывать. Не знаю, может, журнал про инвестиции выпускать… Шучу! (смеется).
