Компания Brivais Vilnis – градообразующее предприятие в Салацгриве: на город из 3000 жителей дает 400 рабочих мест. Известно в первую очередь своими шпротами, которые дают заводу порядка 70% оборота, и продаются в основном в странах СНГ. О том, не страшно ли возвращаться на непредсказуемый российский рынок, почему шпроты любят на Востоке, и не так любят на Западе, и каковы надежды на китайский рынок, о которых руководство завода говорило еще с 2006 года – в интервью с председателем правления Арнольдом Бабрисом для Naudaslietas.

Россия интересна, но все еще непредсказуема

— Вот уже полтора года, как BV вернулся на российский рынок, с которого вас «ушли» в 2006 году. Как сегодня оцениваете риски?

– Интересный рынок, но то, что ситуация там непредсказуема – это есть. И развитие там мы как раньше сдерживали, так и сейчас. Завод вообще старается поддерживать дефицит: у нас на сегодня заказов на 30% больше, чем мы можем произвести. И если какой-то рынок вдруг для нас закрывается, это дает нам возможность спокойно перейти на другой рынок, перекинуть туда реализацию. Почему так делается? Крупный завод не может работать в режиме «включить – выключить». Это все-таки большое количество людей – 400 человек, это ритмичность поставок, денежных потоков… Мы не можем себе позволить дергаться. Показатели лучше, когда бизнес-процесс идет ровно — как железнодорожный состав, без дерганий.

— Неиспользованный потенциал в 30% — это нормально?

– Нормально. Если бы мы работали в дешевом сегменте, штамповали бы как можно быстрее. Но если ты работаешь в дорогом сегменте, дефицит нам на пользу. Если мы будем на каждой полке – перестанем быть эксклюзивом. Да и, наконец, любой рынок готов принять ограниченное количество дорогого сегмента. И наши распространители тоже довольны: продукт ставиться на полку – и улетает. А если мы перегрузим полку, этот эффект может пропасть.

— И вы делаете оборот в 7-8 млн латов в год, хотя могли бы 10-11?

– Надо смотреть на прибыль. Смотрим в совокупности: мы целенаправленно и долго шли в сегмент дорогого продукта, и завалить рынок продуктом подешевле – глупо. Небольшой дефицит дает возможность маневра: если в какой-то стране девальвация валюты, политические проблемы, еще что-то – можно маневрировать. Если такой возможности не будет – в условиях проблем на каком-то из рынков там придется либо сбрасывать цену, либо снизятся продажи, и тогда надо останавливать производство. И это в любом случае рост расходов: людей отравлять в отпуска, цех будет стоять, склады будут стоять. А у нас таких минусов нет, и из-за этого рентабельность выше. Причем это не только мое мнение, я этот вопрос постоянно обсуждаю с подчиненными и специалистами. В нашем бизнесе лучше недогрузить, чем перегрузить.

Лишь бы политики чего не сказали

— Россия теперь для вас – снова крупнейший рынок сбыта?

– У нас каждую неделю проходит планерка, и каждая поставка – обсуждается. Наши партнеры по России постоянно просят увеличить объемы. Мы находим компромисс. Да, рост на этом рынке налицо, мы его пытаемся сдерживать… Но идем на уступки партнерам. Если мы тупо скажем нет – бизнеса не будет.

— Как ваши российские партнеры оценивают риски в России, особенно с историей вашего изгнания с рынка в 2006 году?

– Понятно, что все надо рассматривать в политическом контексте. Если будут какие-то глупые заявления со стороны наших политиков, или в России какой-то политик начнет популистическую баталию, и  призывать, как Лужков, бойкотировать латвийские шпроты – понятно, тогда риски резко возрастут. Сейчас, тьфу-тьфу, отношения налаживаются: Россия и Европа все же стратегические партнеры. Дай бог, чтобы так и оставалось.

— В 2006 году вы обещали в случае возвращения на российский рынок продавать туда не более 5% от оборота. Сейчас продаете уже 15%. Тогда говорили на эмоциях?

– Нет, тогда это говорились в условиях той ситуации. Если бы она сохранялась, и отношения между Латвией и Россией были такие же – продавали бы 5%. Но с учетом потепления – почему нет. Мир меняется.

— В 2004 году вы говорили, что в Росси стоит продавать максимум 25% от оборота, потом этот показатель достиг 43%, а в 2006 для вас рынок закрылся, и вы сказали про максимум 5%. Сегодня вы сколько готовы туда отгружать?

– 15%. Ну, может, 20%. Больше не хотелось бы. У нас 33 страны экспорта, и более-менее все расписано. Мы сейчас с большим интересом смотрим на Китай, Корею, и Азиатский регион.  Если выстрелит Китай – думаю, наши заказы не смогут выполнить даже несколько заводов.

Если Китай выстрелит, придется строить завод, либо размещать заказы

— Вы еще в 2006 году говорили про то, как Китай вот-вот выстрелит, и как вы уже оформляете там документацию.

– Все правильно. И китайское посольство у нас регулярно покупает, коробками – и раздает потом в виде презентов. Но Китай – очень специфический рынок, они свою территорию всячески защищают. При этом  сами китайцы признают, что они будут вынуждены покупать эту продукцию. А еще сами китайцы нам говорят, что нет смысла заходить на их рынок любым способом – нужно заходить через кого-то крупного, найти хорошего партнера. Я могу поставлять свою продукцию туда хоть сегодня. Но… Если не можешь зайти красиво – лучше вообще не заходи.

— Так что изменилось с 2006 года, что именно теперь Китай должен выстрелить?

– Все нормально, рано или поздно мы там будем.

— Но сейчас вы партнера не нашли?

– Ну почему… Недавно приезжала делегация предпринимателей из региона Джилин, и там был председатель правления торговой сети китайских супермаркетов. Они подали на Книгу рекордов Гиннеса, как крупнейшая сеть. И тут они были с конкретной целью – присматривать продукты, товары, которые их интересуют. Причем меня удивило, что журналисты даже не заметили приезда в Латвию руководителя самой крупой в мире торговой сети. Это прошло мимо прессы! (смеется).

— Это пока еще не партнер?

– Опять-таки: спешки – нет, завод загружен, работаем ровно. Не будем форсировать события.

— А максимально допустимую долю экспорта на китайский рынок вы для себя уже определили?

– Посмотрим по партнерам. Теоретически – 10-15%, ну, может, 20% максимум. И это проблема: как только мы придем в Китай, мне придется оголять других партнеров. Тогда нужно будет рассматривать вариант либо строительства нового завода, либо размещения заказов на других предприятиях. Это вопрос капиталовложений, и тут вопрос – насколько они финансово эффективны. Сейчас производство при нынешнем налогообложении – не та тема, в которую стоит вкладывать. Государственную политику нужно менять.

— Немало производственных предприятий видят смысл вкладывать, и вкладывают. Может, просто шпроты – не лучший бизнес?

– Давайте посмотрим так: вот я вам предложу купить Арену Рига. Допустим, у вас есть 25 миллионов евро – можете купить. Вы посмотрите прибыль – вроде хорошая. Но по отношению к капиталовложениям она смешная. И вы найдете, где можно вложить и заработать больше.

— Если в политике все останется как есть, инвестиции в новый завод нецелесообразны?

– Не знаю. Будет ситуация – будем считать. Мы говорим о столько неизвестных… Вдруг кредиты будут снова дешевые, ситуация с финансированием улучшится, налоговая политика… Поэтому с сегодняшней точки зрения смысла нет, а завтра все может поменяться.

— О каком порядке сумм речь?

– Начиная с 2 миллионов латов, и вверх.

И шпроты уже не те, что раньше…

— Как выглядит ваша первая тройка рынков сбыта?

– Россия, Германия, Украина. По доли оборота в прошлом году – соответственно 15,12 и 10 процентов, примерно так.

— Шпроты – еда для людей с постсоветского пространства?

– Да, 70-80% шпротов идут в постсоветское пространство. Объясню с точки зрения психологии. Ребенка, когда он растет, кормят родители. И у него в детстве появляются установки, что кушать — хорошо и привычно, а что — не очень. И это багаж на всю жизнь. Если в советское время родители по праздникам кушали шпроты во время застолья – это откладывается в традицию. В Европе этого не было. Мы с тамошним отношением столкнулись в Австрии, где очень хороший эксперт нам сказал: знаете, тут консервы кушать не будут. Потому что для австрийцев консервы ассоциируются с бедностью. И эта общепринятая проблема в Западной Европе.

— Шпроты – это по числу упаковок порядка 45% вашего производства?

– В деньгах – даже порядка 60-70%. Шпротная группа – основная. Потом идем обжарка – килька и салака обжаренная. Потом – немного атлантики, океаническая рыба. И в конце списка – тефтели, фрикадельки, паштет.

— А ваш экспорт в Германию – это для немцев, или для живущих там выходцев из бывшего соцлагеря?

– Это настоящие немцы. И мы туда поставляем продукцию даже не под своим брендом, делаем очень слабо-копченую рыбу, немцам вообще не нравится сильное копчение. Скандинавы больше берут шпроты в томатной группе. Причем шведам нравится томатный соус, который как будто немного пахнет подпорченной рыбой. Финны берут классические шпроты хорошего копчения в томатной группе. А чем дальше на юг, тем больше любят сильное копчение. И наши люди тоже, кстати. Но чтобы такой продукт сделать, в нормы бензопирена – 5 микрограмм – уже не впишешься. Потому что старые нормальные шпроты, к которым наш потребитель был всегда приучен – это около 8 микрограмм. Норма 10 действует только в Америке и Китае.

— Потребители не жалуются, что вкус не тот?

– Ко мне обращались очень влиятельные люди, чтобы специально для них мы произвели такие шпроты, как в старые добрые времена. Истосковались. Бензопирен – это ведь ароматический углеводород (и канцероген, – С.П.), то, что дает насыщенный вкус и запах. Но все, что жарится на сковородке, или тот же шашлык – там бензопирена еще больше. Давайте тогда запретим шашлык и сковородку!

— Вас за такой частный заказ для личных нужд в случае проверки не наказали бы?

– В торговлю они не поступали. Да и несколько банок в любом случае даже на административную ответственность не потянут! (смеется). Вот если бы это был вагон консервов – тогда да.

— Бизнес от таких ограничений не страдает?

– Страдает. Но нормы приходится выполнять. Понятно при этом, что потребитель хочет более копченый продукт. Нынешние шпроты из-за этого даже не такие золотистые, как раньше. При норме 8 они будто золотом отливали. Все, больше нет такого. И это проблема: в Европе депутаты не понимают, что мы привыкли к такому продукту.

Цены придется повысить. Снова…

— В лучшие годы у вас обороты были около 9 миллионов латов.

– Да. Сейчас немного меньше (7,1 млн в 2010 году – С.П.).

— Рост оборота за год почти на миллион — за счет повышения цен, или производите больше?

– Конечно, цены подняли. У нас есть позиции, которые мы можем в принципе производить, но по ним мы будем выходить в ноль. Очень многие заводы, кстати, производят их, просто чтобы держаться на рынке. Они борются за выживание. Мы так не работаем: нам важны не объемы, а прибыль. И в этом году цены повышать снова придется. У нас цены пересматриваются 2-3 раза в год: это традиционные выставки в январе и сентябре, когда мы встречаемся с партнерами и обсуждает цены на какой-то период вперед, а также если есть скачки, когда все резко дорожает – сырье, бензин, электроэнергия…

— Каким в этом раз будет подорожание?

– Это мы увидим в августе, но предпосылки для роста цен есть. С учетом инфляции, роста цен на нефтепродукты, это неизбежно. Но до сентября сильных скачков не будет.

— Какие главные факторы риска вы видите для себя в этом бизнесе?

– Один риски мы уже обозначили на уровне ассоциации – нас не устраивает государственная политика в отношении промыслового флота. Датчане смотрят на наш флот, как на базу для загрузки своих мукомолен: килька и салака им нужны для производства рыбной муки. Есть риски, что наши рыбаки попилят флот, и датчане могут его перенять.

Эту проблему мы обозначили в министерстве земледелия: датчане могут купить наш флот и уйти вместе с квотами. На данный момент рыбные квоты еще считаются национальным достоянием, но есть тенденция привязывать их к судам. Это не самое страшное, так как кроме балтийской кильки есть еще и североморская, но это приведет к скачку по ценам. Как только ты дальше везешь – это рост цены конечного продукта. И это риск.

Второй риск – бюджетная политика: если опять повысят налоги, они лягут на тех, кто не может спрятаться – то есть на нас. Есть немало маленьких цехов, где чуть ли не половину зарплаты платят в конвертах, и попробуй с ними конкурировать, если налоги снова вырастут. Наверное, это главные моменты.

— С кадрами проблем нет?

– Наш конвейер – это монотонная работа, и есть люди, которые для нее подходят. Как правило, это женщины. К нам приходили и мужчины, которые были готовы работать – но они не справляются. Проблемы с кадрами были больше в жирные годы, люди тогда сидели порой на пособиях, и им было хорошо. Сейчас кадры есть, но если смотреть в будущее – людей нужно приучать к тому, что работа на конвейере – это нормально. У нас почему-то насаждается, что человек обязательно должен сидеть в офисе.

— Все хотят руководить Ареной Рига (Арнольд Бабрис – еще и глава многофункционального зала, — С.П.)

– Да, все хотят… (пауза, улыбается) Хотеть не вредно! Вопрос, есть ли знания и умения.

Биржа – головная боль и… удовлетворение

— То, что вы биржевое предприятие, вам что-то дает?

– Мы туда попали автоматически. С одной стороны, котировок реально нет. Но есть несколько положительных аспектов. Во-первых, мы вынуждены проходить аудит, и это подтверждает прозрачность всех процессов. Для меня, как для руководителя, это, с одной стороны – сложности, а с другой – моральное удовлетворение. Например, от того, что проходит акционерное собрание, и даже самый маленький владелец акций может прийти и задавать вопросы – и получать исчерпывающие ответы.

— А приходят?

– Реально приходят. И бывшие работники, и трейдеры. Самое интересное для меня, что Лигонис Круминьш приходит – как бывший руководитель, он начинает задавать грамотные вопросы. Это мне особенно нравится — когда спрашивают по делу, а не о том, почему у нас дворник не в шляпе. Да и у иностранных партнеров, и поставщиков сырья совсем другое отношение к предприятию, которое котируется на бирже.

— А нынешняя ситуация, когда в руках миноритарных акционеров лишь около 10% акций, и поэтому нет ликвидности, вас устраивает, или есть какие-то планы развивать это направление?

– Думаю, если политики развернут нашу экономику в правильном направлении, появится много маленьких инвесторов, которые захотят размещать свои деньги. И тогда ситуация может поменяться. Тогда я вижу биржу, как источник дополнительного финансирования. Это же нормально, и сам инструмент нормальный. Но для этого нам еще нужно повысить рентабельность – и это реально, если политики снизят налоги для тех, кто их платят, но при этом добьются, чтобы их платили все.

Версия: Завод купят китайцы?

– Завод – это постоянное совершенствование, — говорит Бабрис. — Работа с кадрами, работа с сырьем, с поставщиками, оптимизация… У нас постоянная нехватка оборотных средств, долгий период был кризисный менеджмент, потому что завод был фактически банкротом. Перебивались, теперь понемногу становимся на ноги. Укрепляемся. Никто в 2004 году не верил, что я его вообще вытащу.

— Сколько еще лет будете погашать убытки прошлых лет, при прибылях на уровне 350 тысяч латов?

– Думаю, в этом году заработаем даже побольше. Есть все предпосылки сработать лучше. Завод адекватный, на общем фоне выделяется по всем параметрам. А если конкурентов заплатят платить все налоги, как это делаем мы – будет еще лучше. Думаю, года три еще будем прежние убытки погашать, если ничего не изменится. И тогда это будет очень хорошее предприятие.

— И тогда председатель правления Арнольд Бабрис будет рекомендовать акционерам выплачивать часть прибыли в виде дивидендов.

– В принципе, да. Но акционеры ни в коем случае не пострадали от того, что дивидендов нет. Почему: если кто-то захочет купить предприятие, акционеры получат реальные деньги, и та же фондовая биржа проведет оценку.

— А кто-то захочет купить завод?

– Думаю, да. С учетом общемировой тенденции, что продовольствие становится все более актуальное темой.

— У опосредованного акционера Валерия Белоконя есть желание продаться?

– Все покупается и продается, вопрос в цене.

— Это могут быть инвесторы местные или иностранцы?

– У местных денег нет. А вот с китайцами – почему нет. Когда я был в Пекине в сельскохозяйственном университете, мне сказали: через 10 лет продовольствие будет самой актуальной инвестиционной темой в мире. Я очень уважаю это мнение, у них там только профессоров в данном университете – тысяча. И посмотрите: Китай скупает сельскохозяйственные земли по всему миру, Китай – главный рынок для дорогих французских вин и коньяков. А шпроты – это деликатесный продукт, и он таким должен оставаться.

Если этот спрос в Китае выстрелит и по шпротам – тогда я уже на свою продукцию смогу поставить такую цену, которая уровень рентабельности повысит многократно. И тогда можно будет говорить о нашем золотом периоде. Но тут нужно зайти красиво, правильно спозиционироваться – в качестве очень дорогого и качественного продукта. Не зря у нас есть даже подарочные комплекты с «царскими шпротами», и мы единственные, кто делает такие комплекты. Это и есть позиционирование шпрот – продукт для застолья, а не для повседневной жизни.

— Подарочный комплект шпрот – это легко представить где-то в постсоветских странах, но в других рынках такой презент вряд ли поймут.

– Конечно, его больше покупают россияне, и меньше – западники. Но вот китайцы тоже берут хорошо. Даже китайское посольство берет для презентов. Один сотрудник посольства так и сказал: это, говорит, такая интересная диковинка для нас. А один из послов Китая был у нас на заводе, встал перед работниками, поднял рюмочку, и сказал: «Китая – великая страна! В Китае можно произвести все! Но шпроты – нельзя. И поэтому у вас хорошие шансы.» Дело в том, что у них более теплые воды, и такой рыбы там просто нет.

— А интерес со стороны китайцев к покупке бизнеса уже был?

– Скажу так: приезжали. Смотрели в Латвии, что тут можно купить. Интерес в принципе есть. С учетом климатических изменений, а также Фукусимы, тема продовольствия будет актуальна. Посмотрите, из-за аварии на японской АЭС дальневосточный рыбный ресурс теперь – с повышенной радиацией. И балтийскую кильку и салаку в этих условиях нужно использовать максимально. Причем не в производстве рыбной муки на корм животным, а для нашего стола.

Справка

Brivais Vilnis. Оборот в 2010 году – 7,1 млн латов. Прибыль – 350 тысяч латов. Прибыль на акцию (EPS) – 12 сантимов. В текущем году на бирже оборот по сделкам с акциями BV составил 103 акции, в прошлом – 3648 акций.