По мнению главного акционера и руководителя Olainfarm Валерия Малыгина, тот факт, что он резко увеличил свой пакет акций – это позитивный сигнал для остальных акционеров. Им (и себе) Малыгин обещает и впредь платить дивиденды, направляя на это все большую часть прибыли. При этом шеф олайнского фармзавода уверен, что у его компании впереди – хорошие времена, и что корпоративная прозрачность – в интересах OLF: ведь рано или поздно предприятию могут понадобиться биржевые деньги… Подробности – в интервью Naudaslietas.
Я сложил яйца в одну корзину. Это позитивный сигнал…
— На днях вы сказали, что недавнее увеличение вашей доли в Olainfarm до 71,79% позитивно скажется на развитии компании. А разве прежнее присутствие в акционерах Хелмута Балдериса тормозило развитие?
— (смеется) Нет, что вы! Господин Балдерис ни в коем случае ничего не тормозил. Но он выступал, как финансовый инвестор, а не как стратегический. Последним как был, так и остался Валерий Малыгин. И в любом случае это всегда неплохо, когда присутствующий стратегический инвестор увеличивает свою долю. Значит, он уверен в своем бизнесе, хочет и дальше его развивать. Это позитивный знак.
— Это просто знак, или в развитии что-то конкретное изменится?
— С одной стороны, это просто знак. Хотя я и ранее был уверен в успешности данного проекта, иначе я бы искал выходы, а не, наоборот, увеличивал свое присутствие. Это и знак, и большая ответственность. Ведь я, по сути, пошел не по пути диверсификации инвестиций, а наоборот, сложил все яйца в одну корзину.
Кроме того, это означает и дополнительные возможности для самого предприятия. Мы вкладываем деньги в развитие, в портфель продуктов, в освоение новых рынков. При этом обычно финансовых ресурсов у нас остается несколько больше, чем мы можем освоить в тот или иной период времени. Это позитивный момент, но, тем не менее, он всегда вызывает определенный напряг: даже краткосрочные и среднесрочные деньги надо где-то размещать.
Соответственно, это открывает предприятию возможности покупки каких-то других отраслевиков, в том числе, при помощи дополнительного выпуска акций. Например, своих средств вложить 5 миллионов, через допэмиссию привлечь еще 10 миллионов, через кредиты — еще 10 миллионов. При этом г-н Малыгин все равно оставался бы при своем контрольном пакете, а не уходит в миноритарии.
— Разве эта возможность как-то затруднялась присутствием в акционерах г-на Балдериса?
— Она не затруднялась, но для меня тогда это был бы другой риск – уходить в совсем уж миноритарные акционеры. Мы же все живые люди, и с этой точки зрения ставить бизнес под лишний риск я бы не хотел. Кроме того, присутствие другого акционера – это всегда необходимость договариваться по тем же планам развития. И не всегда моя точка зрения на то или иное вложение можем совпадать с другими мнениями. Финансовый инвестор ведь рассчитывает на более быструю отдачу, мы же – на более долгосрочный период.
Мне теперь еще выгодней платить дивиденды
— На бирже есть разные компании – и честные ко всем миноритариям, и те, кто прибыль выводит через теневые схемы. После того, как вы купили долю Балдериса – 26,17% — на этот счет у инвесторов тоже были сомнения…
— Тут как раз все наоборот. Как раз когда у главного акционера меньшая доля акций, он скорее заинтересован эти деньги как-то зажимать. Так что миноритарным и финансовым инвесторам нынешняя ситуация как раз должна понравиться. Например, в этом году мы впервые выплатили дивиденды. Думали об этом еще в 2009-м, но тогда, по понятным причинам, не смогли. И после того, как я увеличил свою долю в Olainfarm, мне, наоборот, еще выгоднее выплачивать больше дивидендов. И продолжение этой политики – с возможным увеличением доли прибыли, направляемой на выплату дивидендов – это все есть в наших планах.
— При этом вы покупали у г-на Балдериса акции по 1,95 лата, хотя в начале года говорили, что справедливая цена акций – на уровне 3 латов. Или у вас с г-ном Балдерисом свои внутрисемейные расчеты?
— Во-первых, цена рассчитывалась по закону, по формулам. Во-вторых, это был достаточно большой пакет. Если продавать небольшое количество акций через биржу, можно было бы получить более высокую цену. Но если продавать там хотя бы сто тысяч акций – цена бы упала примерно до 1,95-2,20 латов. А если продавать миллион акций – цена могла бы упасть и до 1,5 лата. Так что цена в 1,95 – уравновешенная, она и не высокая, и не низкая. Да, она плохая для маленьких пакетов, то хорошая для крупного акционера, который хочет выйти.
— Мы видели примеры обратного, когда крупный акционер Grindeks Виталий Гаврилов продавал свои акции частному инвестору в частном порядке, и получил за них цену существенно выше, чем на бирже. Думаете, г-н Балдерис не мог получить за хороший пакет более высокую цен?
— Вопрос вы задаете правильный… Вполне возможно, что если бы г-н Балдерис поработал в этом плане, он бы нашел покупателя по значительно более высокой цене. Почему он этого не делал? Это лучше у него спросить. Думаю, такая возможность была: интерес инвесторов к большим пакетам – он есть. В том числе у многих инвестиционных фондов. Но мне его действия трудно комментировать. В любом случае, он поступил порядочно по отношению ко мне и моей семье.
— Вы получили пакет больше контрольного, и теперь можете продолжать увеличивать свою долю, не боясь требований нового откупа. Будете докупать еще акции на бирже, как это делает, например, Киров Липман с бумагами Liepajas Metalurgs?
— Активно биржевой деятельностью я не собираюсь заниматься. Моя главная задача – управление предприятием. Хотя и не могу исключать, что какие-то покупки будут делаться. Но это не главная задача.
— Ваш пакет вас полностью устраивает?
— Да. При этом довольно большое количество акций остаются в свободном обращении, фрифлот даже превышает требования биржи. Там были какие-то разговоры, что Olainfarm собирается уходить с биржи. Но это абсолютно не так.
Пусть правительство возьмет деньги у Малыгина, а не у пенсионеров
— Ну, это не были какие-то разговоры. Вы сами раньше говорили, что думаете уйти на другую биржу.
— Тут скорее разговор о том, что на сегодня рижская биржа – она слабая. Активности там мало. Но биржа, как таковая, как инструмент – это идеальный вариант для нас. Просто хотелось бы, чтобы на нашем рынке было больше участников, таких игроков, как Latvenergo, airBaltic, Citadele, и так далее. Это бы оживило рынок капитала здорово! Или та же железная дорога. Или Rigas satiksme. У нас ведь много предприятий в Латвии, которые могли бы быть акционерными и открытыми, с прозрачным управлением и аудитом.
Многих проблем удалось бы избежать, если бы, например, тот же Parex был акционерным обществом открытого типа. Или если бы таковым был airBaltic, с которым сегодня вообще не понятно, что происходит. Прекрасный бизнес, который готовы загубить. Но почему государство должно туда вкладывать 70 миллионов, а не привлечь инвесторов! Этих денег в различных фондах – миллиарды. Привлекайте эти деньги у частных инвесторов! Зачем из бюджета у пенсионеров отбирать эти деньги, если есть тот же Малыгин!
Так что сама биржа мне очень нравится, просто пока она у нас очень маленькая. И мне хотелось бы, чтобы она развивалась. Хотя бы до эстонских размеров. Я уже не мечтаю, чтобы она стала, как варшавская или софийская! И нам биржа нужна, потому что мы хотим использовать все доступные инструменты финансирования. Думая о будущем, нам, возможно, придется покупать какие-то предприятия – производственные или торговые, которые будут приносить пользу нашему бизнесу, и прекрасно, что такие инструменты существуют.
— Вы сейчас оцениваете какие-то варианты покупки бизнеса, или это больше теоретический разговор?
— Мы всегда что-то рассматриваем, и сейчас тоже. Недавно рассматривали одно предприятие из северной Европы, оно нас интересовало в том числе по портфелю продуктов. Но люди передумали продавать. Соответственно, не о чем говорить. Естественно, есть и другие варианты. Когда что-то дойдет хотя бы до уровня подписания протокола о намерениях – вы обязательно об этом узнаете.
Есть интерес к Рижской фармацевтической фабрике…
— Инвест-банкир Гирт Рунгайнис считает, что Olainfarm и Grindeks было бы интересно объединить. Как вы относитесь к такой идее?
— Знаете, негативное. Olainfarm мало что выиграл бы от такого объединения. Рынки, на которых торгуют обе компании – фактически одни и те же. Портфели продуктов… Не то чтобы похожие… Но ничего революционно нового мы бы не приобрели. Вот если бы у них были рынки Бразилии и Турции, тогда это представляло бы большой интерес для нас. Но таких рынков у них нет. Выигрыш был бы разве что по персоналу. Это и топ-менеджмент, но в первую очередь – персонал среднего звена, химики.
Но одного этого фактора недостаточно. Гораздо интересней купить предприятие в Дании, например. Или в Бельгии. Тогда мы приобретаем и какие-то новые продукты, и новые рынки. Мы смогли бы пытаться продавать ряд своих продуктов через бельгийскую компанию, там, где она традиционно работает, а сами обеспечивали бы им продажи в восточных странах. Таким образом достигалась бы синергия. А с Grindeks такая формула не работает. Если обычная синергия – это дважды два равно пять, то в случае с латвийскими коллегами дважды два равно три. Даже не четыре. Но это мой взгляд. Мне более интересно было бы даже, может, купить Рижскую фармацевтическую фабрику – у них есть продукты, с которыми мы никогда не работали. Да те же мази.
— Вы ее однажды, очень давно, уже покупали.
— К сожалению, тогда я ее не смог удержать из-за дефолта в России. Пришлось отказаться. На тот момент решение было правильным.
— Сейчас не ведете с ними переговоры о покупке?
— Они вроде не стремятся продаваться. По крайней мере, не предлагают себя купить. Но есть другие варианты. Вот мы с вами разговариваем, и, возможно, прочитав эту статью, какое-то предприятие захочет к нам обратиться. И ради бога, мы всегда готовы помочь – финансово в первую очередь, или материально-технически. И, естественно, поддержать нашей торговой инфраструктурой.
— Про идею купить западного отраслевика. Если вы готовы для этого выпускать новые акции, но при этом не собираетесь терять контрольный пакет – речь идет о цене сделки уровня нескольких десятков миллионов евро. То есть купить вы можете либо очень маленькую, либо проблемную компанию.
— Мы можем потянуть до 50 миллионов евро. Но я надеюсь, что мы еще вырастем, окрепнем, и наша планка по финансовым возможностям будет еще выше. А пока – да, вы правы. Только я больше склоняюсь к покупке маленького предприятия – зачем нам проблемное? Маленькая компания, с небольшим портфелем. Причем не обязательно именно западная. Может быть, и турецкая. Там тоже большой и интересный рынок. Мы рассматриваем разные варианты, так как не хотим быть местечковым локальным предприятием. Наша цель – вырасти на более серьезный уровень.
Когда откроем Вьетнам? Скоро летим в Ханой, разбираться…
— Вы упоминаете рынки Турции, Бразилии. Еще был Вьетнам, куда вы планируете войти. Когда это вхождение может произойти?
— Чтобы получить хороший результат на том или ином рынке, нужно время. В той же России мы фактически делали рестарт в 1998-1999 годах: старый портфель продуктов – в основном дженериков – никому не был нужен, и мы фактически входили заново с новым портфелем. Вхождение, получается, заняло 10 лет, и вот сегодня мы видим хорошие результаты. То же самое было в Беларуси. А, например, в Казахстане мы еще не набрали и половины того, что должны там продавать – мы еще на полпути. А в Азербайджане наш потенциал еще больше. И так далее. Безусловно, офис у нас в том же Вьетнаме работает, регистрационные документы поданы…
— И когда там могут начаться первые продажи ваших лекарств?
— Тут, что называется, Иншалла! В каждой стране все по-разному. Вот в Албании, например, уже начали продавать. Теперь там идем дальше, начинаем делать маркетинг. С Вьетнамом сложней. Мы планировали открыться раньше, но есть какие-то серьезные препятствия. Будем искать выход, и обязательно найдем. Мы уже инвестировали во Вьетнам довольно большую сумму, около 200 тысяч латов, в содержание офиса и регистрационные документы. И сами нервничаем, что нет результата. Вот собираюсь в сентябре лететь в Ханой, с целой делегацией профессионалов, будем разбираться, что мешает пройти регистрацию и начать работу. Увы, в нашем бизнесе регистрация – это долго и противно (смеется).
— А какие факторы могут мешать, есть предположения?
— Например, там выбор дозировок лекарств совершенно другой. Это определенные клинические испытания ограниченного типа. Они и долгие, и дорогостоящие. Это только один из факторов. Но, думаю, в целом регистрация может занять от двух до трех лет. А вот само вхождение в рынок – это уже сроки от пяти до десяти лет. Это вообще долгоиграющий процесс.
Вот взять Турцию: если мы начинаем регистрацию, то это процесс на три года. Регистрируем четыре продукта. Потом еще два года – ни шатко, ни валко, формируем сеть распространения и маркетинга. На шестой год у нас появляются какие-то более-менее устойчивые продажи. На седьмой-восьмой годы – уже будет очень приятная прибыль. Примерно так все работает. Это не касается дженерических компаний — у них регистрация идет быстрее. Но там и прибыльность продуктов ниже.
В Риге мы бы не торговали…
— В текущем году за 7 месяцев у вас рост продаж на 45%, причем в основном на прежних рынках. Что вы там такого делаете, что начался такой рост?
— Мы базируемся не на одном продукте, а на корзине продуктов. Она в плане продаж достаточно медленно росла на старте, а сегодня мы уже вышли на стадию более стремительного роста. При этом мы еще далеко не освоили весь потенциал по этим продуктам. Например, в России мы работаем по маркетингу только в городах с населением более миллиона жителей. Представьте, какой потенциал не охвачен!
— Ваш коллега Салвис Лапиньш приводил пример, что такой город, как Рига, в вашу российскую сеть не попал бы.
— Да, в Риге мы бы не торговали. Или еще пример: в Самаре мы работаем, а в Тольятти – нет. Потому что Самара – это полтора миллиона, а Тольятти – 500 тысяч. И в Сызрани тоже 500 тысяч. И хотя это одна и та же область – Самарская, в одном городе у нас есть несколько представителей, а в двух других – никого. И это возможность для роста.
— Как будет работать это более глубокое вхождение – наймете собственных представителей, или выберете новых дистрибьюторов?
— Нужно брать на работу людей на местах, которые будут топтать дорожки к врачам, к кабинетам, к пациентам. И к сердцам. Добиваться определенной лояльности. Доказывать эффективность лекарств. И тогда процесс уже идет по накатанной.
— А передоверить это проникновение дистрибьютору типа «Фармстандарта», с которым работает тот же Grindeks – так нельзя?
— Знаете, а я у такого подхода не вижу особых успехов. Да, они красиво и хорошо умеют работать с OTC-продуктами (безрецептурными, — С.П.). И, наверное, они очень эффективны в различных гостендерах. Но типичного классического коммерческого маркетинга я у «Фармстандарта» не вижу. Точнее, не вижу его по результатам. Так что вряд ли они были бы для нас успешным партнером. Те люди, с которыми мы работаем – они трудятся профессионально и на высоком уровне. Остается усилить охват территории: в будущем мы хотим работать и в городах полу-миллионниках. А то сегодня в нашу сеть даже Псков не попадает.
— Когда пойдете в такие города?
— Посмотрите на наши цифры роста – чего их прежде времени дергать! (смеется) Вот начнется торможение – и будем доходить до сёл!
Акции OLF будут стоить дороже…
— Нынешний рост на 40-45% — это скорее аномалия?
— Конечно, такой темп не будет вечным. Если вы спрашиваете про следующий год, сразу скажу: будет нормальный темп, от 10 до 20%.
— Вы так же говорили в начале этого года.
— В этом году совпало много успешных факторов. Скажем, наши поставки Всемирной организации здравоохранения – нам в этом году уже заказали партию противотуберкулезного продукта. И есть надежды, что закажут еще, хотя окончательного подтверждения еще нет. Если закажут – рост окажется еще больше, чем 40%. Но работа с ВОЗ – это несколько другой бизнес. Эти поставки непредсказуемы. Поэтому и в наших планах они не включены.
Кстати, сейчас мы готовим к регистрации в ВОЗ еще несколько противотуберкулезных лекарств. Когда мы шесть лет потратили на первую регистрацию, я читал всю документацию, и для меня это была сравнимо с чтением Герберта Уэлса. Фантастика! Но теперь мы уже знаем, как работает ВОЗ. Нужно расширять это сотрудничество.
— В начале года, когда акции OLF на бирже стоили 2.2 лата, вы говорили, что справедливая цена – Ls 3. Сегодня она столько и стоит. А какова, на ваш взгляд, fair value?
— Думаю, вдвое дороже! (смеется) На самом деле, мне трудно отвечать за рынок, пусть он определяет. С одной стороны, акции стоят столько, сколько за них платят. Но с другой стороны, если посмотреть на нынешние темпы роста, и на перспективы – Olainfarm будет стоить больше, чем он стоит сегодня.
