Крупный портфельный инвестор, владеющий заметными пакетами акций в компаниях бывшего «свободного» списка, согласился на разговор с Naudaslietas с одним условием – мы не называем его имени. «Те, кто давно на бирже, меня и так узнают по деталям, а более широкой популярности мне не нужно».

— Когда вы пришли на биржу, с чего начинали?

–  На бирже я почти с самого начала, с 1996 года. Приехал из Лондона – я там учился и работал аудитором – и меня интересовали рынки капитала. Тут как раз пошла волна приватизации, рынок был готов развиваться, а я привез из Лондона идею Index Tracking Fund. То есть я для себя создал свой фонд, в который покупал акции, которые на тот момент котировались на РФБ. В основном это были самые большие предприятия. Сумма? Начинал с десяти тысяч латов.  Эта идея показала себя хорошо, и я в нее не только инвестировал сам, но и смог ее «презентовать» другим людям. Так появились свои клиенты, которые вкладывали свои деньги. В лучшие времена у меня был привлеченный портфель на 100 тысяч латов – для тех времен довольно большие деньги.

— Вы настолько хорошо все презентовали, что Андрис Шкеле взял вас на работу в Ave Lat Group, или это не связанные вещи?

– Нет, приход в Ave Lat был связан с моей прежней работой аудитором. И я делал первый годовой отчет для Ave Lat Group, чтобы он был по международным стандартам. Я там прошелся по всем предприятиям, чтобы составить этот отчет. Поэтому меня туда и пригласили. Причем я в первый раз даже отказался – пошел работать в Unibanka. Проработал там 3 месяца…

А про биржу… Я бы не сказал на самом деле, что я вошел на рынок в лучший момент. Это было перед 1998-м годом, когда был российский кризис, и на РФБ много чего полетело вниз.

— И вы все это время оставались в позициях…

– Да, оставался. И только к 2000 году достиг точки break even, вышел из минусов.

— Гатис Пойшс в нашей беседе вспоминал рост 1997 года, как что-то небывалое…

– Да, были хорошие моменты. Но в целом я довольно быстро понял, что Латвия для такого рода инвестиций – несерьезное место.

— Вы во время российского кризиса остались в акциях, так как не предусмотрели степень угрозы, или предусмотрели, но не могли выйти с вашими объемами?

– И то, и другое. У меня ведь был Index Tracking Fund, сама идея которого – следовать за индексом. Если у меня нет позиции в акциях, а только деньги, то падение рынка – это хорошо. Но тогда это уже не Tracking – и я уже спекулирую против индекса.

— В данном случае не логичней было просто спасать деньги, и не заморачиваться насчет концепции фонда?

– Отчасти я так и делал: остаток денег на тот момент был достаточно большой, но все равно, я был далек от решения все продавать. В особенности потому, что на этом рынке ты не можешь быстро продать большие объемы, если все валится.

— Ваше инвестирование с более-менее активным трейдингом не сочеталось?

– Я в принципе против трейдинга. Я не буду сидеть у монитора и все время смотреть на экран, принимая быстрые решения. Для этого есть брокеры. У меня для этого нет не времени, не желания, в особенности на местном рынке – сделать что-то серьезное в местном трейдинге просто невозможно. Слишком все маленькое.

— Когда появлялись сообщения, что вы что-то купили, было принято считать, что за вами стоят определенные люди – скажем, тот же Андрис Шкеле. И со временем свои пакеты акций вы перепродавали тому же Шкеле. В какой степени вы инвестировали для себя, а в какой – представляли интересы третьих лиц?

– Все позиции, которые у меня когда-либо были – я там всегда был как минимум партнером. Говорить, что за мной кто-то таким образом прятался – не правильно.

— То есть, когда вы приобрели пакет акций Rigas sporta pils со всей его землей в центре города, и говорили о привлечении инвестиций на десятки миллионов латов – это все было сугубо вашими планами?

– Это была моя инициатива. Пакет, который я получил изначально, приобрел на публичном аукционе. Тогда г-н Балдерис, акционер, публично объявил, что у него таких средств нету, чтобы этот пакет покупать – а речь шла о 22% акций RSP. А я на тот момент – где-то в 2000-2001 годах – увидел, что эти акции укладываются в мою инвестиционную стратегию. Я на тот момент  скупал акции всех предприятий, у которых была недвижимость в центре Риги. В RSP у меня был самый большой пакет, но были и доли в Rigas Raugs, Rigas Ostas Elevators…  И они все были куплены по одной причине: я на тот момент играл на то, что у них есть недооцененная недвижимость, которая еще будет расти в цене. Уже на момент покупки капитализация этих компаний была в несколько раз ниже, чем стоимость принадлежавшей им недвижимости. И в случае с RSP это была самая большая моя удача.

— С этой удачной сделки вы и купили свой Aston Martin.

– (улыбается) Да, именно с той сделки.

— Какая там была доходность?

– Я точно не считал, но на уровне тысячи процентов. Это был очень серьезный проект, и при этом я стараюсь никогда не инвестировать в компании, если у меня там нет какого-то влияния. Со временем понял, что в Латвии такие инвестиции в крупных объемах, но без контроля, чаще всего не будут выгодными.

— Какой пакет нужен для влияния?

– Как минимум 5%.

— Что это дает?

– Начиная с 5%, по коммерческому закону, у акционера появляются какие-то права. Он уже может выдвигать кого-то в совет, предъявлять претензии к совету и правлению. Законодательство предусматривает, что у тебя уже есть какие то права, и тогда с тобой начинают считаться и другие акционеры. Ты уже не просто какой-то маленький акционер, который может только кричать, и ничего больше.

— Насколько это срабатывает в Латвии, где принято считать, что миноритарии почти ничего не могут?

– В принципе, так было. Но спасибо законодательству, которое со временем меняется в лучшую сторону: прав у миноритариев становится все больше. Тут есть  и второй момент: если это публичный рынок,  публичный момент играет свою роль, и с тобой считаются еще больше. Если кто-то из акционеров недоволен – он в таком случае может привлечь к проблеме больше внимания. И большинство с этим считается.

— После этой стратегии — покупать компании, у которых была недвижимость в центре города – какие-то другие большие идеи были?

– Нет, с недвижимостью – это была самая удачная стратегия, где удалось войти в лучший момент, и где даже не требовалось больших вложений. Удача была огромная, самая большая в моей практике.

— А покупать по кризисным минимумам 2008-2009 года – не пришлось?

– Где-то с 2005 года и по данный момент я считаю, что местный рынок… его практически не существует. Это уже давняя шутка: за один вечер в старой Риге выпивается больше пива, чем торгуется акций во время сессии на рижской бирже. Смешные объемы.

— Гатису Пойшсу на кризисных минимумах и панике удалось саккумулировать более 10% капитала SAF Tehnika.

– Да, это был один из хороших моментов. Согласен. Но я эти моменты упустил. Это первое. А второй момент в том, что я поначалу не видел там возможности приобрести крупные пакеты. Поэтому даже не начинал покупать.

— Вы ушли с рижской биржи на другие рынки?

– Нет, у меня еще есть частные инвестиции: в местных компаниях, которые не котируются на бирже.

— Сейчас вы просто сидите на тех портфелях публичных компаний, которые покупались 5-10 лет назад?

– Да, я сохраняю эти позиции, потому что вижу в этих предприятиях какой-то потенциал дальнейшего развития. И стараюсь, чтобы моя позиции позволяла мне быть хотя бы в совете компании.

— В чем заключается потенциал в конкретных компаниях, можно пройтись по списку? Saldus Mezrupnieciba, например…

– Вообще идея такая: перспективу я вижу в производстве, которое ориентировано на экспорт – и это как раз случай Saldus Mezrupnieciba. Другой вариант – компании, ориентированные на местный рынок, но чтобы там была или поддержка со стороны государства, или потенциал будущей консолидации, или роста самой отрасли. Например, потенциал Liepajas autobusu parks – как раз в консолидации.

— С кем?

– С любым другим перевозчиком.

— Думаете, она будет?

– Я думаю, если ее не будет – не будет перевозчика. Те, кто будут консолидироваться – останутся, остальные вымрут.

— Что по этому поводу думают крупнейшие акционеры LAP1R?

– Они согласны с этим мнением. И какие-то разговоры и контакты в этой отрасли происходят все время. Просто никто пока не сделал серьезного первого шага.

— Находясь в совете компаний, каких целей вы там стараетесь добиваться?

– До этого схема была очень простой: я себя могу шутя назвать санитаром рижский биржи. Через меня с биржи вышло 3-4 компании, то же Sporta Pils, Rigas Ostas Elevators, Strencu MRS… Во-первых, было ясно, что им на бирже не нужно находиться, и это было просто неудачное совпадение времени и обстоятельств, что большинство этих фирм попали на публичный рынок. Логично, что их следовало вывести – и потом продавать стратегическому инвестору, который готов за это заплатить. По сути, я обеспечивал эти транзакции.

Сам я точно не стратегический инвестор, а финансовый. Но я не хочу быть пассивным. И то, что я делаю – добавляю предприятию добавочную стоимость в глазах тех потенциальных покупателей, которые потом готовы за это заплатить достаточно много денег.

— И всегда это удавалось?

– В очень многих случаях, к сожалению, все вопросы corporate governance – это болезненная тема… Тот акционер, который является самым большим, он одним или другим образом чаще всего ущемляет права маленьких акционеров. Есть открытые примеры на той же РФБ, на которых я сам погорел – та же Latvijas Zoovetapgade. В некоторых случаях можно говорить об открытом воровстве. А способов украсть можно придумать много. С теми же владельцами Latvijas Zoovetapgade у меня до сих пор идут судебные разбирательства.

— Ваши пакеты биржевых предприятий  — сколько, по-вашему мнению, стоят?

– На уровне сотен тысяч латов.

— Как и когда из них думаете выходить? Или не думаете?

– Иногда можно планировать одно, а реально произойдет другое. Нужно быть эластичным, и следить за тем, что происходит с предприятиями. Например, в этом была большая удача Гатиса Пойшса с SAF Tehnika : он вовремя вошел в предприятие, которое до этого потеряло свои рынки и продажи, а потом продажи вдруг возобновились. Ну и важен был момент, когда на счетах у SAF денег было больше, чем само предприятие стоило на бирже. Конечно, тут нужно было покупать.

— Не жалеете, что проспали 2009 год?

– Да! (смеется) А что теперь остается делать. Вот сижу и улыбаюсь.

— Сейчас видите какие-то инвестиционные возможности для входа, чтобы в каких-то предприятиях была недооцененность?

– Есть такие случаи, но в них я не вижу того, что мне нужно. Я не будут покупать пару тысяч акций перспективного вроде бы предприятия, если я там не могу влиять на предприятие, и если я там вижу проблему с акционерами. Зачем мне это, если свой потенциал они разрушают своими же действиями?

— Если вынести за скобки момент с влиянием и парой тысяч акций – какие компании на бирже вам кажутся потенциально недооцененными?

– Даже затрудняюсь так сразу сказать… (пауза) Думаю, Latvijas Balzams. Но там есть одно но…

— По имени Юрий Шефлер?

– Скорее то, что там большинство продаж идет через материнскую компанию. В итоге ценовая политика… Я не знаю, за какую цену там продается продукция. Но даже при этом прибыль на акцию выглядит очень красиво даже сегодня, а уж когда в какой-то момент акции стоили на бирже по лату… Это было всего-то год назад. Очень интересно было. И оборот по сравнению с капитализацией хорош, и рентабельность хорошая, и P/E был на уровне двух. В общем, с это стороны все красиво. А с другой – нету особого фрифлота, и… По сути одно решение главного акционера может все это поменять…

— А что думаете про OLF?

– Я себя считаю value investor, а не growth investor. В свою очередь, Grindeks, Olainfarm – это стопроцентные growth акции. А я психологически не могу платить за что-то, где цена базируется на потенциале будущих продаж, на каких-то планах. Мне  так не комфортно.

— То есть ваши акции – скорее стабильные Latvijas Gaze, та же бальзамка…

– Да. Мне нужна оценка на основе уже достигнутых показателей. Я не трейдер, и в случае каких-то быстрых перемен не буду все продавать и выходить. Я держу позиции там, где вижу потенциал и сегодня, и через 5 лет, и, может, даже через 10.

— С Saldus Mezrupnieciba не было проблем с новым акционером, который появился в 2008 году? А то у некоторых миноритариев там вроде было недопонимание…

– Мы с новым самым большим акционером хорошо знакомы. Я считаю, что у меня там есть некоторое влияние. Там хорошие перспективы экспорта, они достаточно хорошо инвестировали в последние годы, привлекали еврофонды… если это будет продолжаться, долгосрочно это очень ценные бумаги.

— Нынешняя цена на уровне 3,5-4 латов – недостаточно велика?

– Потенциал еще точно есть. Там только балансовая стоимость – около 10 латов. Это дает чувство комфорта. Да, на рынке они могут падать, такое было, но там должно случиться что-то фундаментальное, чтобы этому предприятию как-то не повезло, и я бы не смог свои инвестиции вернуть.

— У вас есть понимание, как долго вы будет сидеть с пакетом акций?

– Да, есть. И я над этим каждый день работаю, чтобы однажды выйти. Но по срокам ничего говорить не буду: этот рынок – маленький, и я не верю в идею свободного рынка, который дает цены на базе множества независимых друг от друга и знающих инвесторов, которые определяют оценку. В Латвии у нас – рынок инсайдеров, поэтому публично я свои идеи рассказывать не буду.

— Думаете, ваша откровенность может повлиять на ваши планы?

– Думаю, будут уши, которые это услышат, и сразу сделают выводы. И с другой стороны, если я по конкретным предприятиям в плане их бизнеса будут называть конкретные цели, о которых не сообщалось публично… Я все же обладатель внутренней информации, и стараюсь в этом случае этично относиться к ее распространению.

— В большинстве бумаг вы сидите по 5-10 лет. Примерно на какую годовую доходность рассчитываете к моменту выхода?

– В том то и проблема, что когда суммы инвестиций большие, сравнивать с доходностью инвестиций в маленькие пакеты не приходится. Я согласен, с 10 тысячами латов за год можно легко заработать 2 тысячи латов, активно покупая и продавая акции на рижском рынке. Но если у тебя 200 тысяч латов в тех же самых предприятиях – такую доходность получить нереально, даже просто такой объем сделок за год будет провести трудно. И если мы говорим о доходности держателей крупных пакетов… Ну, в моем случае я удачно заходил…  Думаю, с учетом тех низких цен, которые были, выйти на итоговый уровень в 24% годовых будет вполне реально.

— На приватизацию оставшихся крупных госпакетов не надеетесь?

– Вряд ли такое случится.

— И особых инвестиционных идей на сегодня у вас нет.

– Я считаю, этот рынок… Его по сути нет. К сожалению, рижская фондовая биржа на сегодня – это рынок для школьников.

— Приход компаний типа Elko вас не заинтересует?

– Они уже давно хотят прийти на биржу, но все время откладывают… Кроме того, компания занимается оптовой торговлей электроники и бытовой техники, маржи очень низкие, цены быстро меняются, продают в том числе в России, где сложен таможенный вопрос…  В общем, я не считаю этот случай особо привлекательным для маленького акционера.

— Приход каких компаний на биржу вас бы мог заинтересовать?

– Они должны быть как минимум в первой тройке в своей отрасли, с потенциалом экспорта. Или пусть это будет какого-то рода монополия. Lattelecom и LMT вполне заинтересовали бы, но… Я не думаю, что это был бы случай value investment, цена там скорее будет высокая. Скорее всего это тоже не для меня.

— Находясь в советах компаний, вы стараетесь поднимать вопрос о выплате дивидендов, или это для вас не так важно?

– После 2009 года выплата дивидендов стала менее актуальной, с учетом налога. В итоге этот дивидендный доход стал менее интересным, чем раньше.

— То есть вы считаете, что лучше выводить прибыль не через дивиденды, а как-то иначе?

– Я думаю, что изменения в налоговом законодательстве с 2010 года на некоторое время затормозили практику выплаты дивидендов, так как многие акционеры фактически выплатили дивиденды на несколько лет вперед. Этот вопрос может вновь стать актуальным через 2-3 года, когда акционерам все же захочется опять получить какие-то доходы. И в тот момент это скорее всего снова будет считаться самым выгодным путем распределения прибыли до физического лица. Но сперва должно пройти пару лет.